Этого никогда не было, но могло и произойти
На протяжении десяти дней посетители страницы Президента АШП Эмиля Сутовского пребывали в напряжении. Эмиль Давидович решил попробовать себя в новом жанре и, надо сказать, не промахнулся. Как всегда! Подробности расписывать незачем, читайте увлекательную миниповесть из жизни вельтмейстеров прошлого. Как состоявшихся, так и не…
Как-то еще в пору своей дружбы с Капабланкой молодой Алехин сидел с друзьями в уютном кафе «Савой», что на Рождественке. Время было позднее; точнее, это был тот самый час, когда перед сидящим за столом встает мучительная дилемма – возвращаться ли домой пешком по темным закоулкам или дождаться первых петухов и извозчиков.
– Саша, ну расскажи нам какую-нибудь необычную шахматную историю. Только без этих ваших офицеров и лошадей. К примеру, про твоего приятеля Калабанку, – попросила низким, не совсем трезвым голосом Надя Дмитриева. Сестра Володи Дмитриева, сокурсника Алехина, хоть и не интересовалась шахматами, но помнила, что этого то ли кубинца, то ли аргентинца все считали не только шахматным гением, но и весьма привлекательным мужчиной.
– Необычную историю… – тихо пробормотал Алехин и замолчал, точно взвешивая, пускаться ли ему в воспоминания или рассказать очередную байку про знаменитую сигару маэстро Ласкера. Наконец он принял решение, резким движением допил оставшееся в бокале вино и со странной улыбкой, еле слышно (как бы не будучи уверенным в том, что делает) заговорил.
“Ну что ж, я расскажу вам историю, происшедшую во время турнира в Петербурге в девятьсот четырнадцатом. Это был удивительный турнир. Чемпион мира Ласкер и его извечный соперник д-р Тарраш, les jeunes geants Рубинштейн и Капабланка, бессменный чемпион Американских Штатов Фрэнк Маршалл и наш соотечественник Давид Яновский, уже много лет живущий в Париже, прославленные ветераны Блэкберн и Гунсберг, представляющие Британскую корону… – в общем, весь цвет мировых шахмат. И вот мне, тогда еще совсем молодому игроку, удается пробиться в финал. Помню это упоительное чувство — самый конец апреля, весна, мои шахматные мечты, всё, чем я грезил с самого детства, начинает сбываться. Итак, до решающих игр оставалось совсем немного. Я каждый день до полудня отсыпался в своем роскошном номере «Европейской» и понемногу готовился к предстоящим поединкам. И вот в один из таких дней – как сейчас помню, было это 25-го апреля – в моем номере раздался звонок и консьерж сообщил мне, что некий молодой человек, большой любитель шахмат, просит уделить ему несколько минут. «Извольте», – ответил я, и через две-три минуты раздался стук в дверь.
***
На пороге стоял молодой человек лет двадцати пяти — двадцати семи, одетый достаточно скромно, но с несомненным вкусом. Он старался выглядеть спокойным, однако руки, теребившие комплект шахмат, принесённый с собой, выдавали волнение.
– Александр Александрович, меня зовут Иван, больше всего на свете я люблю играть в шахматы. Знаю, что Вы сейчас очень заняты, но умоляю Вас – не откажите страждущему, сыграйте со мной. Я болен этой игрой, и в голове у меня даже во сне разыгрываются шахматные партии. Я бросил учебу и целыми днями изучал партии Чигорина, Стейница и Ласкера. Я многому у них научился, но сейчас понимаю, что они допускают очень много ошибок и можно играть лучше, много лучше! «Ещё один сумасшедший», – подумал я. Мне уже не раз доводилось сталкиваться с любителями шахмат, которые, обыграв свою родню и заметив случайную ошибку в партиях Маэстро, почитали себя за grand jouer aux echecs. Я никогда не отказывал таким «страждущим» – с одной стороны, мне всегда хотелось поделиться частичкой своего шахматного мастерства с настоящими поклонниками игры, а с другой – гораздо проще было сыграть одну партию и разбить соперника в несколько минут, нежели находить какие-то нелепые оправдания и отказывать просителю. – Ну что ж, прошу, – сказал я и пригласил его к столику, где уже стояли расставленные мной накануне фигуры. – Какими изволите играть? – спросил я, нимало не сомневаясь, что Иван, подобно всем любителям такого рода, возьмет белые в наивной надежде, что право первого хода уравняет его шансы в борьбе с более сильным игроком. Однако гость меня изрядно удивил. Он взял со стола белую и черную пешки, и крепко сжав кулаки, спрятал их за спину. – Это уж как получится, Александр Александрович, – в глазах Ивана зажглись огоньки. Очевидно, он до последнего сомневался, что я соглашусь с ним сыграть, и лишь старинный ритуал с выбором цвета фигур заставил его поверить в происходящее. Я показал на его правую руку, в которой оказалась черная пешка, и мы сели за доску. Уже первый ход соперника меня несколько удивил. Обычно amateurs двигают пешку от короля. Некоторые уже изрядно поднаторевшие бойцы двигают ферзевую пешку, согласно учению так называемой позиционной школы. Конечно, встречаются и такие бахвалы, которые сразу же выводят коня (причем зачастую на самый край доски, что неминуемо ведет к проигрышу) — единственно дабы показать, что они, дескать, освоили правила и даже знают, как ходит конь. Однако Иван сделал редкий, но весьма солидный ход слоновой пешкой.»
Алехин закрыл глаза, словно заново вспоминая перипетии того поединка. Впрочем, он довольно быстро пришел в себя.
– Ну что ж, полагаю, на сегодня достаточно – история длинная, да и дамы, как я вижу, уже заскучали.– Нет, Саша, продолжай! Нам даже любопытно. Ты так всё это запомнил и столь подробно обо всём рассказываешь – не думаю, что дело банально окончится твоей случайной оплошностью и поражением. Да и до Капабланки мы еще не добрались! – чуть ли не потребовал Володя Дмитриев, сам слывший хорошим игроком в шахматы и в школьные годы игравший чуть ли не на равных с будущим Маэстро Алехиным. Сидящие за столом его поддержали, и Алехин продолжил свой рассказ.
***
«Ты прав, Володя. Партию я проиграл. Но проиграл не из-за случайной оплошности. Мой противник буквально не дал мне ни единого шанса – все его маневры были более выверенными, а комбинации глубже просчитаны. Впрочем, тогда я этого ещё не осознал и подумал, что всё дело в неосторожном движении пешки, на которое я беззаботно решился в самом начале партии, не подозревая, что напротив меня сидит достаточно серьезный противник. Не прошло и четверти часа, как положение стало совершенно безнадежным. Признав свое поражение, я сразу же расставил фигуры для новой партии, на этот раз взяв себе белые.
–Надеюсь, не откажете в реванше?
– Милости прошу, – ответил Иван, и вторая партия началась.
На этот раз я играл куда более вдумчиво, и мне удалось получить очень перспективную позицию. Впрочем, Иван и не думал складывать оружие. Он был погружен в позицию, и во время игры его облик, до того ничем не примечательный, совершенно преобразился. Такую концентрацию мысли я видел, пожалуй, лишь у доктора Ласкера – будто вся Вселенная сжалась до размера квадрата восемь на восемь, а мой противник перевоплотился в генерала, ведущего свои войска в бой. Не буду вас утомлять излишними подробностями, скажу лишь, что и вторую партию я проиграл. Я осознавал, что имею дело с виртуозным игроком, и старался изо всех сил, но после полутора часов игры мне всё же пришлось признать своё поражение.
– Ну что ж, Иван, Вы действительно играете очень здорово. Талант у вас незаурядный, это очевидно. Конечно, турнирная партия сильно отличается от подобной игры a tempo , но, если желаете, я дам Вам рекомендательное письмо, сыграете в нескольких всероссийских турнирах и, возможно, вскоре сумеете стать настоящим маэстро.
Иван смотрел на меня со спокойной улыбкой. Он отлично понимал – так же, как это понимал и я, – что он уже играет сильнее меня, а значит и сильнее всех в России. Однако он лишь скромно поблагодарил за высокую оценку его способностей и сказал:
– Александр Александрович, я знаю что Вы дружите с Капабланкой. Мне крайне неловко, но ведь такой шанс выпадает раз в жизни – не соблаговолите ли Вы попросить его сыграть со мной одну партию? Я чуть было не вскипел, а потом решил: «А что, может, и неплохая мысль. Если Хосе его обыграет, то может быть, это остудит пыл Ивана и собьет с него эту чертовскую уверенность в своих силах, ну а если и Капа с ним не справится… что ж, по крайней мере тогда не я один буду чувствовать себя дураком”.
– Хорошо. Будем считать это призом за Вашу победу надо мной. Только возьмите с собой ваши походные шахматы. Мой любезный друг Хосе после вдохновенной победы в Сан Себастьяне в одиннадцатом году решил более не утруждать себя многочасовыми тренировками и полагается исключительно на своё мастерство au naturel и интуицию. Иван удивленно смотрел на меня, не понимая – говорю ли я всерьёз или потешаюсь над ним.
– Я не шучу. Только не думайте, что это хоть как-то улучшит ваши шансы. Хосе и в легких партиях тяжел на руку, – сказал я и попросил консьержа соединить меня с сеньором Капабланкой.
***
Через несколько минут мы уже стояли на пороге великолепных апартаментов, которые на время турнира дирекция предоставила кубинцу. Иван с интересом разглядывал Капабланку, того самого легендарного Капабланку, чьи партии вызывали у него наибольшее восхищение, и которого многие прочили в Weltmeister’ы. Вот и в Петербурге кубинец показывал удивительный результат, выиграв предварительный этап
за явным превосходством. Я представил Ивана, весьма лестно отозвавшись о его шахматных способностях. Капабланка снисходительно улыбнулся, очевидно предполагая, что это был стандартный комплимент.
– Vraiment, Capa, il est très bon, сказал я.
Тут в разговор неожиданно вмешался Иван и, довольно грамотно строя французские фразы, на одном дыхании выпалил:
— Господин Капабланка, я мечтаю о встрече с Вами уже несколько лет. Шахматы – это вся моя жизнь. Я думаю о них днём и грежу о них во снах. Прошу Вас, сыграйте со мной!
При этом Иван убедительно потряс комплектом фигур, давая понять, что отговорок в виде отсутствия шахмат он не примет. Капа удивился подобной пылкости, однако, вопреки моим ожиданиям, пригласил нас с Иваном пройти в гостиную.
И вот фигуры расставлены, и Капа царственным жестом предложил сопернику белые. Однако я уже знал, что Иван откажется. Вновь взметнулись руки и зажаты кулаки
за спиной. Alea iacta est — белые фигуры достались кубинцу, и партия началась. Капабланка играл легко и очень быстро – впрочем, он и в турнирных поединках в основном полагался на интуицию и доверял своему природному чутью. Иван, соблюдая некий неписанный кодекс, старался не слишком отставать от соперника, столь же быстро и казалось бы непринужденно делая ответные ходы — и лишь побелевшие костяшки пальцев выдавали его волнение. Капа пребывал в прекрасном настроении – он тихонько мурлыкал себе под нос какую-то веселую испанскую песенку и практически не задумываясь, делал ходы на доске. Между тем, ситуация в партии становилась всё более запутанной, и всё более путаными становились мои мысли. Надо сказать, что та радужная безмятежная картина грядущего, которая так ясно вырисовывалась всего несколько часов назад, была очевидно поставлена под угрозу. И надо же этому случиться именно тогда, когда после многих лет упорного труда мне удалось стать Маэстро и в столь решительном турнире опередить всех отечественных игроков. И вдруг такой поворот судьбы – в тот момент, когда я оставил позади себя Нимцовича, Бернштейна и самого Рубинштейна, и мог бы по праву почитаться первым шахматистом во всей Российской Империи, судьба посылает мне новое испытание. Этот человек из ниоткуда, этот чертов самородок, который столь уверенно расправился со мной, а теперь на равных сражается с самим Капой.
Оторвавшись от своих мыслей, я снова взглянул на доску. Казалось, ничего в позиции не изменилось, однако что-то изменилось в Капабланке. Куда-то исчезло его благодушие, а звенящая тишина, наполнившая гостиную, лишь подчеркивала серьезность битвы.
***
Капа бился изо всех сил, но мне уже стало ясно, что партию ему не спасти. Казалось бы малозаметная неточность, допущенная кубинцем несколько ходов назад, обернулась решающей ошибкой, которую мастерски использовал Иван. И вот, великий Хосе Рауль Капабланка-и-Граупера, который в десяти партиях сильнейшего турнира современности подарил соперникам какие-то жалкие четыре ничьи, вынужден признать свое поражение. «Невероятно”, – пронеслось у меня в мозгу, и тут же, словно в унисон, кубинец воскликнул: «Unbelievable!»
Без лишних слов соперники расставили фигуры для новой партии. Конечно, Капа был раздосадован, но удивительно, что он даже и не пытался скрыть своего раздражения. Этот светский лев, которого все почитали человеком безукоризненных манер, резко развернул доску – так, что черные фигуры теперь оказались у него, и жестом предложил Ивану начать новую партию. И вновь последовал ход слоновой пешкой, цэ-четыре! На сей раз, Капабланка был подчеркнуто нетороплив и тратил по несколько секунд даже на самые очевидные решения. А уж когда партия вышла из дебюта, противники стали задумываться подолгу над каждым ходом. При этом кубинец сидел ровно, скрестив руки на груди, а его противник, облокотившись на стол, обхватил руками голову, да так, что казалось – ни один лучик света, ни один звук не могут проникнуть сквозь этот кокон. Силясь понять, каким образом Иван, никогда не участвовавший в серьёзных турнирах, умудряется вести игру на столь высоком уровне, я стал анализировать его шахматный стиль. Он, конечно же, не принадлежал к шахматным романтикам, готовым отдать несколько фигур ради призрачной надежды объявить сопернику мат, но в то же время игра его была отнюдь не лишена фантазии. Все его ходы с самого начала казались подчиненными какой-то единой цели, единому замыслу. Наблюдая за партией, я вдруг вспомнил его слова – похоже, он действительно изучил все партии великих мастеров прошлого и не только почерпнул от них самое лучшее, но и добавил что-то своё… Тем временем партия перешла в эндшпиль. Ситуация на доске прояснилась – вновь Иван контролировал ситуацию, а Капа отчаянно боролся за спасение. Я кинул взгляд на кубинца – обычно невозмутимый, на этот раз он явно нервничал. Фигур на доске становилось всё меньше, и стало ясно, что только какой-то удивительный, этюдный вариант может спасти положение».
Алехин прервал свой рассказ, допил винo из уже опустевшей бутылки и прикрыл глаза, как бы вспоминая позицию, стоявшую тогда на доске. Молчание длилось довольно долго, однако никто из сидящих за столом не проронил ни слова – завороженные этой историей, они ожидали развязки. Наконец Алехин пришел в себя, окинул всех присутствующих невидящим взором и продолжил.
***
«И тут я увидел этот невероятный ход, конь эф-семь. Если противники продолжат игру самым естественным образом, то через три хода на доске возникнет позиция, в которой у чёрных находится спасение с помощью невероятного перемещения коня на поле эф-семь, подставляясь под все удары. Это был, пожалуй, самый удивительный ход из виденных мной когда-либо. Найдет ли его Капабланка? По его растерянному лицу было видно, что он не видит возможности избежать поражения. Он уже как бы доигрывал партию, смирившись с проигрышем, но не находя в себе сил окончить игру, признав победу противника. И вот, соперники подошли к той самой позиции, и Иван довольно быстро сделал свой ход, позволяющий Капе улизнуть на ничью — надо было только найти этот удивительный ход конём…»
Алехин вновь прервал свой рассказ, и, натужно рассмеявшись, пробормотал:
«В общем, Судьба — не лучший сценарист. Самый авторитетный, но не лучший. И я много раз думал, как бы сложилась жизнь…». «Саша, ты лучше доскажи, чем всё это окончилось!»
Алехин взял длинную паузу, собираясь с мыслями, и медленно, как бы подбирая слова, продолжил.
«Капа смотрел на доску потускневшим взглядом, и, увы трудно было поверить в то, что на него, практически смирившегося с поражением, вдруг снизойдет озарение. Тем не менее, я очень на это надеялся, буквально затаив дыхание. Знаете, мне приходилось играть немало решительных поединков, когда судьба партии висела на волоске, но никогда моё сердце так отчаянно не колотилось, как тогда. Увы, в тот момент, когда подвернулось это удивительнoe, словно ниспосланнoe свыше, спасение невероятным ходом «конь эф-семь», Капа не обратил на него внимания — oн смотрел на другой участок доски в тщетной, еле тлеющей надежде на чудо. Иван выглядел спокойным — очевидно тоже не видя спасительного хода. Он даже позволил себе вылезти из мыслительного кокона, и сидя ровно, разглядывал роскошную обстановку вокруг. Помню, что это буквально разъярило меня — как этот выскочка изменился за несколько часов, превратившись из смущенного просителя в всесильного игрока. А сам, между тем, не видел хода конь эф-семь, замеченного мной еще полчаса назад! Увы, не видел его и Капа — он поднял глаза и посмотрел на меня, словно вопрошая — неужели это происходит на самом деле? Во взгляде кубинца читались одновременно растерянность и ярость — и я как никто понимал его.
***
«Судя по всему, этого задачного спасения Капабланка так и не нашёл?» — спросил Володя Дмитриев, решившийся прервать вновь замолчавшего Алехина.
Алехин покачал головой и прикрыл глаза.
— Капа не нашёл этого удивительного хода. Не нашёл…
— И что же произошло дальше? Чего-то я не припомню ни одного Ивана среди наших сильнейших игроков. А уж ты знаешь, что я не пропускаю ни одного значимого турнира. Неужто после побед над знаменитыми Маэстро он решил завершить карьеру?
Алeхин медлил с ответом. Его аристократически бледное лицо буквально белело в полумраке, чем-то напоминая хрестоматийного графа де Ла Фер.
» Да, действительно, после этого удивительного случая, Иван куда-то пропал. Исчез напрочь, и иногда мне кажется, что будто и не было того сумасшедшего дня».
Внезапно, Алехин резко встал из-за стола, и не прощаясь, вышел в ночную тьму, оставив друзей в недоумении. Они еще долго перешептывались между собой, споря о вероятной развязке таинственной истории, и лишь первые лучи восходящего солнца прервали этот спор.
Пролетели годы. Алехин покинул Россию, не приняв приход большевиков к власти. Поселившись в Париже, он продолжил усердную работу над шахматами и над собой, в конце концов осуществив мечту детства и став чемпионом мира. Для этого ему пришлось одолеть своего давнишнего друга Капабланку, отношения с которым, впрочем, к тому моменту уже были никак не дружескими.
Однако несмотря на осуществление мечты, назвать жизнь Алехина счастливой не решился бы, пожалуй, никто. Неудачи в личной жизни, преследовавшие его, вели к длительным периодам депрессий, а пристрастие к спиртному порой губило самые гениальные замыслы. И всё же шахматы спасали Алехина, все эти годы оставаясь главным, едва ли не единственным смыслом его жизни. Увы, Вторая мировая война окончательно разрушила его судьбу…
Весну 1945-го года Алехин встречал в франкистской Испании.
***
Война близилась к концу. Вести о скорой победе союзников давали Алехину надежду на возобновление привычной жизни и возвращение в большие шахматы, но на душе была какая-то опустошённость. Восьмого мая, сидя в уютном мадридском Café Central, он заметил за соседним столиком грузного человека, черты которого ему показались знакомыми. Характерные славянские черты лица, римский нос, сохранивший свою гордую окрыленность, несмотря на груз прожитых лет. Да ведь это… – Володя? – неуверенно окликнул незнакомца Алехин. – Саша? Ты? Друзья детства и юности Саша Алехин и Володя Дмитриев, не видевшиеся четверть века, встретились в далекой и чужой Испании, куда их закинули война и Судьба. Наговориться было невозможно. Столько всего произошло за эти годы! Друзья вспоминали молодость, любимых женщин, пытаясь поделиться всем, что накопилось на душе за эти годы. Но о чем бы они ни говорили, всё возвращалось к одной теме – что же будет теперь, по окончании войны? Двое немолодых людей, вдобавок выглядевшие старше своего возраста, перебивая друг друга, делились воспоминаниями и планами на будущее, и вдруг в кафе, на полной громкости, заглушая всех присутствующих, раздались позывные мадридского радио: «Срочное сообщение. Германское командование подписало акт о капитуляции. Военные действия прекращаются сегодня, восьмого мая, с 23:01 по среднеевропейскому времени». Сидящие в кафе испанцы восприняли это сообщение со смешанными чувствами, а вот Александр и Владимир наполнили рюмки и по-молодецки, одним глотком, осушили их до дна. «Ну, будем!» Беседа продолжилась, и Владимир спросил старого друга, как долго он рассчитывает удерживать шахматную корону.
— Знаешь, Володя, годы, конечно, берут своё, и война меня изрядно подкосила, но вспомни доктора Ласкера — его и в семьдесят обыграть было трудно. Так что, мы еще поборёмся. Eсли я смогу восстановиться и показать свою лучшую игру, то им со мной не сдюжить. Не думаю, что за эти годы в Европе или Америке появился кто-либо, способный обыграть меня в матче. Да и в России, кроме Ботвинника вряд ли кто сможет бросить мне вызов.
— Разве что, если в шахматы вернется твой Иван, – усмехнулся Владимир, вспомнив давний рассказ Алехина о событиях, произошедших в столь далеком теперь четырнадцатом году.
Алехин переменился в лице и еле слышно, одними губами прошептал: – Не вернется.
Володя вопросительно посмотрел на старого друга. — Знаешь, сегодня ясный погожий день, такой же, какой был ровно тридцать один год назад, когда Иван возник на пороге моей комнаты в «Европейской». – Погоди, ты же рассказывал про апрель! – воскликнул Владимир, который запомнил ту удивительную историю до малейших деталей. – Да, 25 апреля. По старому стилю. Как раз восьмое мая. Так вот, ровно тридцать один год назад шахматы потеряли человека, который был способен стать величайшим игроком в истории. И этот грех лежал на нас с Капой. А нынче на мне одном.
***
— Неужели это правда, Саша? Неужели вы с Капабланкой…
— Да, мы убили его.
Помнишь, тогда я оборвал свой рассказ на том, что Капа посмотрел на меня, и я понял, что в следующее мгновение он сдаст партию. Иван тоже считал, что игра фактически закончилась, и он безмятежно разглядывал роскошное убранство поистину царских апартаментов, предоставленных кубинцу — как мне тогда показалось, мысленно примеряя на себя мантию чемпиона мира. Ярость и обида буквально затмили мне разум, и поймав этот отчаянный взгляд Капабланки, я беззвучно прошептал : «Knight F-seven». Капа всё сразу понял, и его лицо, только что искаженное гримасой поражения, разгладилось. Через несколько секунд кубинец спокойно и даже с некоторым шиком передвинул коня на f7. Иван сначалa никак не отреагировал на этот удивительный ход, затем вернулся в свой мыслительный кокон, обхватив руками голову и склонившись над доской. Прошла одна минута, другая, и тут Иван неожиданно отодвинулся от доски, откинулся на спинку стула и, глядя куда-то вверх, стал исступленно что-то шептать. Нет, это были не шахматные варианты. Казалось, Иван проклинает себя, свою Судьбу и само Провидение за то, что уже казалось бы выигранная партия должна закончиться ничьей. Потом он с размаху опустил свои ладони на голову так, что пальцы рук соприкоснулись на макушке, и вновь склонился над доской. Капабланка никак не отреагировал на эту мизансцену. Избежав угрозы поражения, он вновь стал образцовым джентльменом и теперь неподвижно сидел на стуле, ожидая хода белых.
Минут через десять Иван поднял мертвецки бледное лицо от доски и прошептал: – Ничья? Капабланка поблагодарил соперника за интересную партию и начал было говорить лестные слова в адрес Ивана, однако тот, пребывая в поистине сомнамбулическом состоянии, странно изменившимся голосом оборвал кубинца на полуслове: «Не надо. Я всё это знаю сам. И всё же эта игра не для меня. Игра, в которой самые глубокие замыслы могут быть перечеркнуты случайной ошибкой; война, которую можно проиграть одной битвой; жизнь, которая может быть прервана одним нелепым поступком… Нет, господа, благодарю.»
Казалось он вот-вот разрыдается, и мы с Капой попытались его утешить, снова заверив Ивана, что он играет замечательно, и что ни одному игроку в истории не удавалось всегда выигрывать… – Вы ничего не понимаете! Ne sutor ultra crepidam! Ne sutor ultra crepidam! – словно в амоке несколько раз повторил Иван, а потом, глядя сквозь нас, прошагал к выходу. На пороге он еще раз обернулся и воскликнул: «Клянусь всеми святыми, что никогда более не сыграю ни одной партии». Затем перекрестился, резко дернул дверь и вышел из апартаментов. Больше мы его никогда не видели.
— Уф, отлегло от души — Володя Дмитриев облегченно вздохнул, а то я уж грешным делом подумал, что вы на самом деле его…
— Знаешь, Володя, это было бы преступлением, тяжким смертным грехом — но иногда я думаю, что может в этом был бы какой-то особый, чемпионский дух. Да, мне стыдно за такие мысли, но сейчас, когда цена тысяч, миллионов жизней оказалась равна росчерку пера какого-то бравого капрала или генерала…А мы с Капой поступили подло, мелко, и de facto всё равно убили Ивана, потому что для него, как для любого настоящего шахматиста, жизнь без шахмат — это не жизнь.
***
— Саша, может не всё так трагично. Может Иван нашёл себе другое призвание. Право, ты напрасно себя обвиняешь в смертном грехе. Лучше скажи, что дальше — как ты собираешься восстановить свою былую мощь? Я ведь помню, как ты крушил всех в начале тридцатых…
— Да, славное было времечко. Даже не верится, что это было со мной. Как будто в другой жизни… Но надо дать последний бой. Знаешь, я вновь почувствовал интерес к шахматам. Не просто как к игре — играть я любил всегда. А изучать их, находить новые возможности. И не поверишь, как это произошло — у меня впервые появился ученик — талантливый мальчонка, испанец. Он уже играет на таком уровне, что с ним интересно разбирать партии — а ведь ему только тринадцать! И, конечно, очень жду настоящего турнира. Соскучился по ним. За эти годы было лишь несколько мелких турнирчиков, и то под немцем. Вспоминать противно.
— А матч?
— Европе сейчас не до матча. В Америке достойного противника пока нет. Так что, остаётся ждать приглашения от Советов. Ботвинник еще перед войной мог успеть, а сейчас уж наверняка.
— Да уж, нелёгкая тебе задачка предстоит. А как он играет, этот Ботвинник? В чём его особая сила?
— Он очень цельный игрок. Многие мастера хорошо обучены, но перед каждым ходом будто решают математическую задачу, а Ботвинник словно заранее создаёт план сражения на много ходов вперёд. Да и в дебюте — кроме стандартных ходов королевской и ферзевой пешками, он с некоторых пор ходит «це-четыре»…
Володя метнул взгляд на старого друга, и тот облегчённо засмеялся.
— А чем чёрт не шутит? Конечно, это была бы удивительная история. Жаль, Капа не дожил.
Друзья, обнявшись, вышли на улицу — и хотя беспросветно тёмная южная ночь уже вступила в свои права, на душе было как-то спокойно и тепло. Начиналась новая, мирная жизнь.
